Во Владикавказе открыли памятник поэту Михаилу Лермонтову работы скульптора Николая Ходова. Памятник водружён на вершину огромного валуна в пойме Терека, который не удалось убрать при обустройстве.
Мнения комментаторов новости разделились. Как известно, Лермонтов как-то неуважительно отозвался об осетинах. Точнее отозвался не он лично, а вымышленный им персонаж — штабс-капитан в „Герое нашего времени“, не самый положительный герой произведения. Теперь часть осетин платят ему (или вымышленному штабс-капитану?) зеркальным отношением. Интересно, что это не первый Лермонтов скульптора Ходова — предыдущий во Владикавказе не прижился и стоит сидит теперь в Кисловодске.
Алан Салбиев в своём ЖЖ пишет о Лермонтове:
Свою ущербность как личность, как человек, Михаил Лермонтов с хладнокровием убийцы вымещал на «туземцах». Именно на тех, чьи потомки с таким пиететом почитают его лишь за то, что в некоторых своих произведениях Лермонтов нелицеприятно высказывался о народах Кавказа. К примеру, адыги и вайнахи в одном из произведений Михаила Юрьевича описаны как «разбойники, голыши», про осетин сказано, что мы «преглупый народ», «жалкий народ». На мой взгляд, из уст подобной личности как раз похвала должна быть оскорблением.
Не споря с ним, обращается к осетинскому классику Коста Хетагурову блогер из Краснодара из Владикавказа с осетинским ником uazdanlag:
Ты рад, Коста? Наконец-то монумент твоему любимому поэту появился во Владикавказе! Тут кое- кто обвиняет его в желчности, злобе,коварстве. Еще намекают на совсем непотребное! И тебя так же гнобили?! Удел Поэта?!Удел Гражданина?! Да, я знаю, заживо съели тебя все эти умники и патриоты! Да, согласен, ему пришлось еще хуже- одиночество на чужбине, паталогическое неприятие чванливости и фальши…
На торжественном открытии, конечно, никому не пришло в голову обвинить Лермонтова в геноциде горцев или вспомнить ему неполиткорректные комментарии. Однако проблема присутствовала и была озвучена известной современной поэтессой Ириной Гуржибековой: «Все досужие вымыслы, якобы Лермонтов не любил горцев, не почитал осетин, перекрываются одной единственной фразой – „Как сладкую песню Отчизны моей, люблю я Кавказ!“ Заметьте, он сказал – не кавказскую природу, а Кавказ. А это, конечно же, и мы с вами!»
Не желая вступать в полемику, хочется привести слова младшего современника Лермонтова об осетинах, который рекомендовал «избегать длинных периодов [~ предложений], тем более, что имеется дело с языком народа грубого и необразованного, который не привык ещё связывать в одно целое значительное число отдельных понятий, между собою многоразлично сплетённых, и потому покуда только с трудом может управляться с ограниченными даже сложными предложениями». Это Андреас Шёгрен, автор первой осетинской грамматики и в каком-то смысле современной осетинской письменности, человек несомненно благорасположенный к осетинам и пытавшийся даже в своей грамматике давать всем вводимым терминам осетинские соответствия, надеясь, что «вместе с ожидаемым образованием самого народа под обороною и поощрением великодушного и благородного Правительства разовьётся и усовершенствуется со временем постепенно также любопытный и для учёного важный его язык».
Судить позапрошлый век сегодняшним мерилом — затея неверная, конечно…
Причины дуэли и смерти Лермонтова Мартынов рассказал посетившим его в эмиграции молодёжи, слова его, сказанные тогда молодому А. А. Игнатьеву, служащему в посольстве во Франции, приведены в книге Андрея Кончаловского:
В другой раз, намного позже, зашла речь о Лермонтове.
— Говорят страшный был зануда, — сказал Алексей Алексеевич.
Мне было уже пятнадцать лет и я был страшно поражён, что слышу о Лермонтове как о ком-то лично знакомом говорящему.
— Откуда вы его знаете?
— Я встречал Мартынова в Париже. Мы тогда молодые, окружили его, стали дразнить, обвинять: «Вы убили солнце русской поэзии! Вам не стыдно? » — «Господа, сказал он, — если бы вы знали, что это был за человек! Он был невыносим. Если бы я промахнулся тогда на дуэли, я бы убил его потом. Когда он появлялся в обществе, единственной его целью было испортить всем настроение. Все танцевали, веселились, а он садился где-то в уголке и начинал над кем-нибудь смеяться, посылать из своего угла записки с гнусными эпиграммами. Поднимался скандал, кто-то начинал рыдать, у всех портилось настроение. Вот тогда Лермонтов чувствовал себя в порядке»