По мотивам моего выступления об осетинском языке и письменности в онлайн-школе «Страны языков» осетинский общественный деятель Алихан Хоранов интересуется (t.me/alixandzinad/1773):
Мои дети сейчас учат родной язык и я впервые обратил внимание, на большое количество букв [звуков], которые собственно в осетинском языке отсутствуют, например «ё», «ж», «ъ», «ь», «щ», «э», «ю», «я», но присутствуют в азбуке. При этом отсутствует дифференциация звуков [u] и [w], которые в кириллице обозначены одной буквой «у».
Насколько это обосновано с точки зрения лингвистики? Насколько полезно с точки зрения идентичности, о которой вскользь говорится в видео?
Различение [u] и [w] в современном письме достаточно однозначное. Скажем, перед гласной знак „у“ означает [w] — уасын, нуазын, рауадзын — в этом трудно запутаться; такое позиционное чтение есть в очень многих системах письма (в русском это все „йотированные гласные“, например; после гласной и в начале слова их читают с [j] в начале — яблоко, новая — в остальных случаях без этого звука). Ввести знак „ў“ не сложно, но любой дополнительный символ затрудняет набор с клавиатуры, что никак не полезно в цифровую эпоху. К тому же, если делать эту реформу, будет трудно удержаться от других реформ-кандидатов, а всякая реформа письма, по-видимому, не очень полезна для сохранения традиции (иначе чем объяснить такую сопротивляемость предложениям реформ, порой весьма остроумных, в отношении русской орфографии; вот „парашют“ давно пора писать через „у“, да и „кассу“ с одной „с“, но реформу не пропускают много десятков лет, ярче всех против неё выступают представители творческой интеллигенции, люди, которые больше всего работают „с языком“). Случайное, но характерное обсуждение этой темы вот, но нагуглить можно куда больше, конечно.
По другим „лишним“ буквам можно сказать, что и „ы“ не описать в осетинской азбуке иначе как „встречается в словах“, и „в“ встречается только в одном существительном „вæзн“ — редком синониме более частого „уæрх“ (и в этом смысле я бы в азбуке скорее нарисовал „вагон“, вполне освоенное осетинским языком слово, со своим множественным числом вагæттæ). Знаки Ш/Ж позволяют сохранять звучание шипящих вне зависимости от местной орфоэпии, южной или северной.
Вообще же „лишние“ знаки есть в очень многих работающих системах, которые не спешат „ремонтировать“: это игрек во многих латинописьменных языках, это c/k/q там же, это икс почти везде, это твёрдый знак в русском (в качестве разделительного предлагают пользоваться только мягким) и так далее. Сохранение „лишних букв“ для передачи новых заимствований вообще характерная черта алфавитного письма: в современном русском это разница между французскими ou/u в словах типа „парашют“ и „жюри“, в чуть более давнем русском — это отдельные символы пси, кси, фита и ижица для совместимости с греческим алфавитом и греческой традицией. В латинописьменном мире это заимствование слов вместе с их орфографией — в том числе из английского в итальянский (реальная фраза „Internet e i social network“, это „интернет и социальные сети“, тут итальянский союз и итальянский артикль мн. ч.) или вьетнамский (trang web „веб-страница“).
Конечно, возвращаясь к школьной практике, можно поставить вопрос об ограниченном использовании знака „ў“ — подобно тому как в учебной литературе на русском языке обозначены ударения и все буквы „ё“. Делать это стоит, если педагогам кажется, что дети путаются в этом месте (у меня нет таких данных совсем; когда я сам учил осетинский в школе, разобрался с письмом довольно быстро, основные трудности в другом).
Эксперименты с практической записью для целей преподавания могут быть куда более смелыми — может, в скором будущем мой знакомый преподаватель осетинского расскажет публично о шрифте, который он разработал и который применяет, чтобы объяснять ученикам, как читаются геминированные согласные (къаддæр) и другие трудные случаи в осетинском.
И о вопросе: «Насколько полезно с точки зрения идентичности, о которой вскользь говорится в видео?»
Мне трудно рассуждать со стороны пользы для идентичности. Идентичность у каждого своя, в том числе это всегда какое-то сочетание ролей в обществе, а ещё, по-видимому, не фиксированная данность, а процесс. Как в том же выступлении я отмечаю, несомненно осетинские надписи в публичных пространствах и, например, рукописи К. Л. Хетагурова формируют набор узнаваемых символов для осетинского общества в целом: когда мы видим стену в ресторане „Къона“ или трансформаторную будку напротив проходной СОГУ, мы одновременно видим уже работающий символ (профиль Коста, узнаваемые строки и отдельные слова, буквы) и наблюдаем его развитие, закрепление — эти символы узнаваемы, потому что уже ранее где-то использовались как символы современной нам осетинской культуры, её преемственности через более чем сто лет.
Если прибегнуть к саморефлексии, газеты и книги на осетинском языке в действующей орфографии вызывают у меня некий трепет, связанный с узнаванием своего, родного (поскольку именно в этом виде я прочитал почти всё, что читал на осетинском). А эксперименты на латинской основе или создание полностью своего алфавита (как у Техова) вызывает лишь любопытство к интеллектуальному произведению другого.