Покупаю с дочерью в магазине „Кармадон“, ну среди прочей еды. Она говорит:
— О, эти берёшь, как их?..
— Да, Кармадон, — слушаю вполслуха, на кассе, внимание отвлекает ситуация.
— Не, слово было красивое, не могу вспомнить сейчас. Я знала.
— Угу.
— МОНДАГИ.
Оказывается, я ей когда-то рассказывал (тоже в контексте „Кармадона“) про конструкцию мондæгтæ исын („*мондаги брать“). Рассказывал подробно, потому что такие понятные и в то же время уникальные для конкретного языка концепции — пожалуй, самое интересное, что есть в изучении языков.
„Находить сходство с кем-либо любимым“, толкует мондæгтæ исын В. И. Абаев в историко-этимологическом словаре. Наверное, ещё утолять жажду по кому-то далёкому или недоступному, глядя на объекты, которые напоминают о нём (не обязательны похожи) — у Сека Гадиева девушке о любимом напоминают лучи солнца, например, и она „берёт у солнечных лучей его мондаги“. Само по себе слово мондаг означает примерно «наслаждение», и всё устойчивое сочетание выходит вполне понятным: брать из чего-то наслаждение чем-то другим.
Я как-то сказал дочери, что, покупая иногда минеральную воду „Кармадон“, „беру мондаги“ далёкой малой родины. Она и запомнила.
Пример на конструкцию из осетинского корпуса:
Сывӕллон хистӕртӕй хъарм ныхас, рӕвдыд фӕагуры. Хоты кӕстӕр Дуду Анускъайӕ йӕ мады мондӕгтӕ иста. — Ребёнку нужны от старших доброе слово и ласка. Младшая из сестёр, Дуду, находила в Анушке то, что не могла найти в [отсутствующей] матери.
Осетинский несколько веков развивался вдали от европейских взаимных переводов, поэтому в нём довольно много таких необычных слов и сочетаний без простого готового перевода. Это видно в том числе по тому, как осетины в русских текстах употребляют æгъдау или æфсарм, допустим. К сожалению, ситуацию симметричная — порой с европейского языка приходится много думать, как перевести на осетинский.